Фомичев Павел Егорович

Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.

Я родился в Тосненском районе, в деревне Смердыне. Отец мой – Егор Павлович, мама – Наталья Николаевна. Отец был трактористом, он в тридцать шестом окончил курсы тракториста и работал по колхозам, по нашему Добросельскому сельсовету. Мама в колхозе работала дояркой. Нас было четверо: старшая сестра 1926 года, я 1928-го, младшая сестра 1930-го и брат 1939 года.
В школу ходил уже у нас в Доброе Село, там сельсовет был и школа. Венков Павел Александрович был у нас директором. Отучился я там четыре года, два года сидел в первом классе.
Началась война, мы увидели первые самолеты, как раз мы сено грабили перед Смердынью на поле. Увидели, как летит немецкий двухмоторный самолет и с другого боку наш истребитель. Немец сразу очередь дал, наш загорелся, падал в сторону речки Тигоды. Потом с того краю выскочил наш истребитель, и подбил немецкий самолет. Мы побежали к нашему сбитому самолету, он уже сгорел, летчик погиб, обгоревший лежал. Там уже были военные, они в нашем краю стояли. Вот так мы войну и увидели. Отца сразу взяли на фронт.
Когда мы уже обмолачивали хлеб, приехали немцы на машине, им нужен был председатель колхоза Николай, партийный. Наверно, арестовать его хотели. Любань уже была под немцами. По слухам, председатель сбежал по каналу и ушел в лес. Когда немцы поехали обратно, наши самолеты налетели и обстреляли эту машину.
Потом немцы приехали зимой 1942-го, человек двадцать пять, они отбирали сено. У них были пушки, конной тяги, лошади были, а кормить-то их было нечем. Немцы разрешали одну корову разрезать на две семьи, а другую корову сдать, но они платили за нее деньги, сено же отбирали. У нас была молодая корова, здоровая, через два дома была небольшая корова, эту сдали, а нашу зарезали. Вот так мы кормились две семьи, пока не выгнали нас. Отец уже получил осенью хлеб, так как он работал на тракторе. Колхоз давал зерно, и они получали какие-то деньги.
Гоняли нас на работу всех, и ребятишек чистить дороги от снега. Нас-то мало, в основном пацанов гоняли, которые повзрослее были.
Потом, уже, когда наши к перевалу подошли, с боями, немцы, которые сено у нас забирали, погибли. Тогда других немцев к нам в деревню нагнали: их тут полно было, а нас выгнали на край деревни, несколько семей в один дом. А наши дома заняли, в них немцы жили. Наших же не пускали по деревне ходить. А чтобы знать, кто с какой деревни, немцы сделали так: на пиджаке надо было пришить белый круг или квадрат, из полотна вырезанный. У одной деревни – квадраты; у другой треугольник, и по деревни не пускали ходить.
Наши, как их называли сибиряки, по разговорам, хотели освободить деревню, но не получилось. Потом стали вывозить мертвых. Наших тринадцать человек сосчитали убитых. Был такой Коля Святов, не знаю, как он остался, или больной был: он не наш деревенский, прибывавший откуда-то. Вот он собирал и хоронил на поле наших военных, тогда немцев много погибло, их на лошадях вывозили, не знаю куда. А потом наши войска подошли к Смердыне. Река Смердынька впадает в реку Тигоду. Мы за водой раньше ходили на Смердынь, питьевую воду брали, колодца же не было в деревни. На этой стороне Смердыньки немцы, а на той стороне – наши. Это уже зима была – снег, снега много было.
На улицу выйдем и на той стороне видно, как наши идут, строевые в Доброе Село: у них все в снегу было сделано. Как немцы начинают стрелять, они присядут, и все. Наши, как сейчас помню, шесть часов утра, начинали снарядами и до девяти вечера. Как девять вечера – заканчивают: летит самолет, один прилетит, пробомбит пушка, потом улетает, потом уже звук другого летит. Вот с шести утра так и жили мы. Сколько времени мы так жили, я не помню. Много там погибло и мирного населения, в основном немцы потом стали по окраинам бить, знали уже, где они.
Затем собрали всех и повезли в Любань, погрузили в вагоны, хотели нас отвезти в Латвию. Железную дорогу разбомбят – едем обратно. Крутились туда-сюда, в итоге привезли в Гатчину. В Гатчине аэродром немцами занят был. Рядом с аэродромом стоял свинарник без окон и дверей – только стены и крыша, животных не было. Там нас продержали месяц. Там начался тиф, за ночь до сорока человек умирало. Утром вытаскивали и в ров, кидали их.
Как тиф пошел, нас оттуда в конце апреля или начале мая повезли в Калининскую область. Это был сорок второй, здесь жили до осени сорок третьего года. Там мы посадили картошку – немцы дали, овес посеяли, успели убрать зерно, закопали в ямы. И как раз сюда пришли немцы. В основном власовцы с немцами были, они хулиганили сильно, ничего не боялись. Рядом была деревня Дуброва, где прятались два или три партизана. Немцы с власовцами деревню сожгли, там было около двухсот человек, их согнали в вагоны и живьем сожгли. Не знаю, насколько это правда. А мы успели убежать. С нами один партизан был, и мы втроем бежали. Затем оттуда выгнали, собрали, привезли на машине на станцию Игреца, и оттуда увезли прямо в Германию.
Там, в Германии нас заставляли работать. Были мы в лагере закрытом, проволока, водили с охраной на работу. Удобрение какое-то приходило в вагонах, разгружали, а удобрение такое какое-то темное, серое. После этого не отмыться. Ну, и так нас гоняли на поля, работать.
Сестры в военной кухне, работали, картошку чистили. Когда и нас на кухню пошлют, уголь таскать.
А потом уже наши стали наступать. Помню, налетели самолеты, бомбить собираются. В городке гудки пошли, сообщают «Тревога воздушная». И нас сразу же вывезли за предел этого военного городка. Там траншеи нарыты были, нас туда, в эти траншеи. Смотрим, самолеты летят, как тучи, И все мимо, мимо пролетали, а потом часть отсоединилась, и на наш городок.
Вот они налет сделали, все там разбили, наш барак деревянный, двухэтажный сгорел. Одна польская семья была, старичок был, он и не ходил, больной был, куда он пойдет-то? Сгорел.
После этого нас отправили в лагерь военнопленных. Наших военнопленных угнали куда-то, а нас в этот лагерь. И там мы не так и долго были, вдруг наступление: прострочили пулеметы, потом танков прошли, с орудий постреляли.
А после танков, по дорогам пошли машины, в них одни негры – шоферы, а на кабинах, где водитель сидит, наверху пулеметы стоят.
Мы определяли: где шоферы белые были, в этих машинах начальство ехало. Это нас 30 апреля нас американцы освобождали. Первого мая и еще трое суток у нас безвластие было, а там назначили коменданта.
Американцы сразу дали нам кормежку, поек дали. К нам даже немцы приходили за хлебом, там, правда, был белый хлеб, черного не было. Консервы давали, масло даже давали, сколько положено. Кормить, хорошо кормили.
Потом, когда с Германии нас собирать стали, нас привезли в какой-то большой лагерь, там какой-то завод был под землей.
Я позабыл, какой город, врать не буду. Там собрали русских, украинцев, белорусов, всех в один лагерь собирали. Потом приехали наши офицеры в этот лагерь, и сообщили: « В 12-00 часов дня американцы отсюда уйдут с этого места. Мы заступаем, мы будем вас переправлять на Родину».
Так нас и освободили. Американцы передали нас нашим, наши нашим. Собрали и привезли опять в Брестлитовск, на границу.
Там нас выгрузили, там списки сделали, документы стали записывать, у кого какие есть, каких нет. Нас всех оформили, кто с какого района.
Мы с Тосненского района, нас, значит, погрузили в деревянные восемнадцать вагонов. Нас оттуда привезли в Гатчину, в Гатчине состав расцепили, отправили наши вагоны на Тосно – ветку.
Как сейчас помню, 4 сентября привезли нас на товарную станцию Тосно, сказали, что оттуда добирайтесь сами, кто откуда.
Мы с Любани, а уже поезда ходили, мы вот в Любань поехали.
Как сейчас помню, на платформе ждем поезда, и в Тосно радио объявляют, четвертое сентября, атомная война закончилась с Японией.
Потом поезд пришел, мы приехали в Любань. А здесь вдоль линии двухэтажные дома, железнодорожные, крыш не было, окон не было, потолков тоже не было, ни полов, ничего, только стены были и все.
Вот, как сейчас помню, развели костерок, посуда была: котелки там разные и кастрюли, потому что кашу варили. Потом мы поехали в Померанье, там наши родственники, мамина семья, маминого брата.
Так вот один там был, сказал, что знает, где наш отец работает: он уже демобилизовался и работает в совхозе «Любань» трактористом.\
Мы поехали с Померанья в Любань, там и остались работать. Там директор был -Савелий Ильич Пичинта, он дал лошадь, чтобы вещи привезти. Меня сразу оформили механизатором, как сказать, помогать трактористам. Вот так я и начал с отцом работать, он трактор там собирал: Натий-3, назывался, гусеничный.
Комнатку дали сразу. И потом осенью, я уже стал пахать, ещё не окончив курсы тракториста. Это меня отец поднатолкал. Осенью немного попахал, пока морозы не начались, пока плуга в землю шли. И уже в ноябре меня послали на первый курс трактористов, сейчас Приозерский район, а тогда Кегзгольмский район по-фински, станция Милюпельта, там был совхоз, потом его назвали совхоз Мельникова, по-моему, так.
На первый курс трактористов я и попал, отучился с хорошими оценками, потому что отец меня уже поднатаскал. Я стал работать трактористом в 1946-1947. Потом меня в армию забрали.
Я служил в Сланцево, в стройбате , в угольной промышленности. Так как мы были в оккупации, нас кого в шахты, кого на лесоповал, вот так вот.
Я был в сланцевых шахтах, но на поверхности работал. Потом нас выпустили на производство, на деревообрабатывающий комбинат, кого в шахты.
Первая шахта работала, а мы вторую шахту обрабатывали: надземные всякие сооружение делали.
Сам Сланцев был военный городок. Где мы работали, там и немцы работали пленные – лагерь был у них военнопленный. Они нас обучали на практике, потом их всех отправили в Германию и нас поставили на их место, и мы там работали. Как в армию нас взяли, я был записан в танковый участок, как тракторист, а в танковых частях четыре года служили, моряки пять лет, а пехота три года служила. Вот я четыре года служил, так как мы были строители, нас часть перебросили в Ленинград на строительство домов, а меня, как сказать, по ходатайству, на восстановление города Любань. Меня сюда перевели, здесь был председатель, здесь у первого магазина жил, первый председатель горсовета или … конторой называлось это в Любани. Так я и остался здесь, в Любани по строительству поработал. А потом на железную дорогу поступил. Я работал в пятой вагонной, по ремонту товарных вагонов. И так дальше продолжалась моя жизнь по железной дороге.
После, девять лет я работал на Ижорском заводе, потом опять ушел на железную дорогу. И на пенсию вышел отсюда. На пенсию я должен был идти в пятьдесят лет, а пошел после семидесяти трех, тринадцать лет отработал на пенсии. Потом почувствовал, что ноги устали, руки устали, работа физическая была. Стаж у меня работы был сорок семь лет, на железной дороге больше тридцати лет.