Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Я Егорова Елена Ивановна. Девичья фамилия – Романенкова.
Родители жили в Ленинграде.
Папа был начальником пожарной охраны на стадионе «Динамо», а мама – как-то я не вникала. Мы на стадионе пропадали. Иван Семенович – отец, мать – Марфа Герасимовна.
Война началась, было воскресенье. У нас от стадиона Динамо часто ездили на экскурсию в Петергоф, и вот как всегда. Правда, на поезде на вокзал поехали, а радио начинает в шесть часов говорить, и объявили, что война. И все – обратно, кто куда. А кто не слышал, даже не поверили. Ведь в 1940 – м году приезжал Гитлер и подписали мирный договор. И все были в надежде, что ничего не будет. А он схитрил, страны те занял, все работали на него, он всего накопил и напал. Никто не думал, конечно. Конечно, тут переполох, все военнообязанные пошли в военкомат. Таким было начало войны. У меня брат, ему в мае исполнилось 18 лет, он пошел добровольцем, и так пропал. Но в городе было все спокойно. Все равно на случай бомбежки детей отправляли за город. Ну, как в лагерь, и меня тоже отправили.
Мне 13 лет было. Большая уже была, и привезли нас в Любань, в Ильинский Погост. Ну и сколько мы там – неделю не прожили. Утром встаем, говорят: аэродром бомбили. Это за Бородулино аэродром. Ведь никто не знал, начало войны, в июле было это, никто не думал и не знал, все спали, и вот разбомбили. Нас собрали в кучу и увезли за Кострому, по Волге 40 км, село Красное, так называлось, а в городе было все спокойно. И мама за мной приехала. Все было нормально, даже 16 августа день Воздушного флота на Елагином острове отмечали, концерт был, праздник. Потом школьники собирались в школу, была общая линейка и где кто, в каком классе. По классам распределили.
А 25 августа немцы заняли Любань. А за Коркино тоже аэродром и вот на следующий день мы были на улице. Ну, я жила на Крестовском острове, у нас дома были не высокие, двухэтажные, как раз над нашим двором пролетал самолет, или не самолет. Мы не поняли, что это такое даже. А потом взрослые говорят: это рама – самолет- разведчик. Ну вот, кабина, даже летчика было видно, и он так тихо, медленно летел. За стадион Динамо. И на следующий день уже начались бомбежки. И первая бомба упала за стадион. А напротив – новая школа. Только 2 года отучились в ней. Волной все стекла повыбило. И было уже не до школы, конечно. У нас, правда, нечего было бомбить, одни стадионы. Но все равно вторую бомбу сбросили. Тоже рядом была, слышала визг такой. Мы стояли в магазине, и нас попросили выйти, как началась тревога. Мы стояли во дворе, и упала эта бомба. Ну, мы все в кучку, как будто так спасемся. И упала бомба, а там была школа, а в ней был госпиталь. Это все как-то по наводке делалось. Но, правда, угол только задела немного. И так почти каждый день: вечером в 7 часу, как по расписанию. Ну что еще сказать. Больше бомбежек мы не слышали.
08 или 09 сентября, да, а немец-то ближе. В сентябре уже окружили город, уже ни проезда, ничего нет. И разбомбили склады Бадаевские. От нас не было видно огонь, что горело, что чего… Одна туча дыма и запах жженого сахара по городу разносился. И думали, что, чего? А на следующий день сказали, что это горели бадаевские склады. Карточки давали на 10 дней. Вот по-разному, кто, как чего. Потому что- то или украдут, или потеряют. Ведь не месяц же должен жить человек, а 10 дней, и тоже понимали, что к чему. И уже в следующей декаде паек давали. И еще было можно как-то жить .
А в конце сентября взяли немцы Красное Село и поставили пушки дальнобойные. И где Красное Село, где Крестовский, но свист не так слышно, а вот летит снаряд и хвост такой большой. Видно, как летит и в дом врезается, и оттуда столб всякого. Но не долго они стреляли. Правда, только вечером стреляли, летчики не могли знать расположение пушек. Но как всегда, разведка работает хорошо, и разбомбили. Наступил октябрь, отключили свет, воду. Некоторые говорят, что току не было. А это все полностью отключили. Туалеты не работали. Выносили во двор, сливали. А воду, где были набережные, там сделали спуски, а у нас стадионы, нельзя было сделать. И пойти нельзя было с Невы брать, потому что метра 3, наверное, идет мелко, а потом обрыв. То, что я знаю, это мы на стадионе были и летом, и зимой. У нас были мосточки, где купаться, лягушатник . Мы не по мосточкам шли другой раз и видели, что такое обрыв. У нас сделали колонку. У нас рядом стоял семиэтажный дом, народу-то много, сделали колонку, брали воду с колонки. Но в октябре месяце быстро морозы подошли, колонка, наверное, замерзла, народ-то идет, все кругом льется, вода-то и замерзла. Но как замерзла. Тут уже стало холодно. В конце, наверное, Нева тоже замерзла. И сделали прорубь, канавкой, чтобы не упасть, а взять чем-то: кружкой или бидончиком. И каждый месяц все хуже и хуже. Меньше давали продуктов.
Вот сразу за мостом был садик. Там некоторые сажали. Но тоже ведь нужно смотреть, кто чего. Я в апреле в детдом попала, а там Старая Деревня, там не было бомбежек, даже тревоги не было никогда. А где там огороды… Может, были на стадионе, копали, у нас было некому. Стадион все же, было поле: в хоккей играли, трибуна была. Но в первый год у нас были дрова, экономили. Сначала была сделана буржуйка. Еще помню, мама отрубей где-то достала. А на стадионе были два дуба, не охватить их, и желуди. Мама попробовала желуди, а они горькие. Если бы знали… На блокаду бы запасли. Все же чего-то было. Не знаю, как с огородами, кто чего. Может, и были.
Мы жили с мамой, отцом, и сестра была старше меня на 2 года. И значит, в ноябре месяце, пока можно было, с Ладоги возили. А потом стало замерзать все, не могло ничего пройти, и плоты делали, по-всякому возили. И в ноябре наступил голод. С 04 ноября до февраля самые тяжелые были дни блокадные, и если кто меньше прожил, тому не дают блокадника. А вот только эти 4 месяца самые страшные. Ничего не было, кроме 125 грамм хлеба. А хлеб был не настоящий. Стакан муки, стакан – с магазинов неходовой товар: семечки собирали, крахмал… Вот эти семечки перемалывали, они же черные вместе с очистками, и мука получалась черная. А у нас рядом за мостом был деревообрабатывающий завод, и там были опилки.
Вскопали и вместо семечек, клали стакан опилок. Вот за эти хлебом мы приходили пораньше. Некоторые говорят, с вечера занимали, но то все не правда. Как может истощенный человек стоять ночь? Ведь ходить он не сможет. Сядет – он уже покойник. Света ведь не было, и магазины открывались, когда уже светло было. Но в кассе, правда, горела лампа, и где хлеб отпускали, тоже была лампа. И вот мы за этим хлебом, что с опилками ходили, ну, может, за час раньше. Но было уже светло. По темноте не ходили, мало ли что. А если не хватит, один раз тоже и сестра, и я чего-то опоздали, и пришлось черного брать. Один был настоящий магазин, а второй – летний. А народу было мало, просто приходили, брали, только в этом магазине были очереди. И немного сожмешь, и между пальцами вода: семечки-то не впитывали в себя влагу. Голод и голод был.
И в конце января умирает отец. Голоса он лишился, не мог говорить.
И он показывает, что чего-то хочет, а мы не поняли. Он отвернулся и умер утром уже. А в марте умерла мама… Она просила пить. Я вставала – давала пить ей. Попьет вроде как, а утром сестра сходила за хлебом, затопили печурку, воду нагрела. Вода да хлеб были – и все. Вроде пить-то надо. «Буди,- говорит- маму!» А она уже мертвая.
Тогда и слез не было, не плакала, а теперь как вспомню, так не могу. И так я переживала. И у меня стало опухать лицо, переносица. Даже от хлеба отказывалась. А в марте давали уже продукты. Не знаю чего, но помню, что были конфеты. И такая была давка, помню, что за конфетами давка. Кто посильнее, тем хорошие достаются, а нам что досталось? И тогда сестра стала этот хлеб резать на кусочки и сушить, она меня этим и спасла. Ну, уже в марте собирали детей, кто остался без родителей, вроде, в детские дома. Вот 04 апреля сестра меня отдала в детский дом. Сначала в каком-то деревянном доме, что на время, а потом в Старой деревне была школа новая, загажена, конечно, была, потому что туалетов не было.
А еще в марте месяце, когда мы возили маму, за Крестовским островом, через мост и сразу двор большой и в два ряда там лежали покойники, в рост человека, кучами. И мы когда привозили маму, видели, что с одной стороны увозили. В марте снег осел, стали машины ходить. А до этого вот, говорят, что падают, не знаю, я не видела такого. Как-то шла я за хлебом, у нас на улице лежал покойник, обратно иду – уже нет. Была, наверное, бригада. На санках возили покойников. Серафимовское кладбище было самое ближнее. А это за Елагиным туда еще. Так что не каждый мог везти туда. Это мы еще отца с сестрой и еще девушкой свезли. Сестра была посильнее. А так возили на этот двор. Вот уже в марте месяце стали возить покойников и стали машины ходить по дворам. Выходил, кто как мог и возили. И уже к апрелю город был чистый. Ни болезней, ничего не было. Даже я не знаю, ни гриппа не было, ничем не болели.
Прошел дождик, все смыл, и как будто ничего и не было. И в апреле школу-то мы почистили, все отскоблили и стали там жить. А в мае солнышко пригрело, травка пошла. А у школы всегда площадка, и она была еще не затоптана, новая школа. Подорожник мы собирали и ели. Ругали нас, но ругай не ругай, все равно искали, и он как-то быстро зачерствел, и мы стали ромашку есть, аптечная пушистая такая, наберем ромашку и чтобы никто не видел, когда спать ложимся, только хруст слышался.. Тоже быстро все черствело. Но кормили, конечно. Еще не было ничего, но три раза понемногу , но давали. 04 июля нас отправили, эвакуировали , кто постарше, в Ярославскую область, в деревню, там подкормили немного
А как вывозили через дорогу жизни, через Ладогу?
Когда еще привезли нас на станцию, тут продукты в сараи выгружали. Мы сидели, ждали, когда разгрузят пароход. А настоящий детдом – это маленькие, но мы уже 4 – 5 лет в белых панамках, они по полю разбрелись, дети есть дети, и вдруг тревога. Мы-то тут куда бежать, поле пустое, а воспитатели бегают, куда их. Собирали их в кучу. Но быстро отогнали, и все успокоилось. Нас погрузили. Пока по Ладоге нас везли, была опять тревога, опять самолеты. Но так удачно все было. Привезли на тот берег. Отправили, подкормили немного, и в августе месяце привезли нас в Ярославль, на паровозно – ремонтный завод. Но 14-летняя блокадная девчонка, ну какая работница , а жить нужно самостоятельно. Надо себе чего-то купить. Я вот еще не рассказала, когда сестра меня отдала в детдом, думала, меня в детдоме оденут, обуют, дала мне смену белья. И нас отпускали домой переодеться. И вот я прихожу, чтобы переодеться, помыться . Посмотрела, из комнаты все вынесла, что можно. Она уехала. Зашла я к соседке, она на меня: «А ты откуда?»
«Я оттуда!»
«А сестра уехала, завербовалась!»
Девчонка еще была, у нее мать умерла. Тоже ее взяли к себе жить. Поплакала и пошла в детдом, ни в чем. И так начинала жить. Работала я как несовершеннолетняя по 6 часов, мы с семи начинали работать до двух, и час на обед. Пока что чего, ведь там-то взрослые хорошую работу берут себе. А мне что останется, но хорошо, что нам давали талоны на обед, завтрак и ужин. А так что получишь. А в магазинах ничего нет, надо идти на барахолку, а там втридорога. И работала я по 7 – часов, пока мне не исполнилось 16 лет. А потом уже по 12 часов, неделю в день, неделю в ночь.
Ремонтный завод. А потом, когда мне 16 лет исполнилось, я в спеццех перешла.
Мы еще когда в 1943 году проход сделали в Ленинграде, хотели завербоваться. Принесли предписание, начальник отдела кадров разорвал и сказал: «Никуда не поедете, работайте». Завод был на военном положении. И вот когда 16 лет исполнилось, перешла в спеццех, там делали снаряды для пушек. Ну, вот такие они были небольшие. Один ряд саму штанину, головку закручивают, потом резьбу нарезают и соединяют, и идет на гидропресс. Я там работала на прессе. Сначала вливается эмульсия, и потом воздух накачивают. И если где капелька, это уже брак. А хорошие снаряды двигаются дальше. А там идет штанина, она идет так, а потом сужается и перед этим делали канавку и набивали медный поясок. Везут в ящиках по-всякому. А сам снаряд из чугуна, он может треснуть или что, так эти пояски друг об друга соприкасались и уже защищали.
Так вот и работала я до 1946 года. Всю войну, и в 1946 году, в октябре, я ушла. Решили общежитие ремонтировать, и нас за город переселить в деревянные дома, и нас 10- 15 человек в этой избе, большая была изба. А это надо идти через весь город. Нет воды, туалет на улице.. Мы думали, что ремонт сделают, нас опять возьмут, а туда других привезли. И вот так мы помучались и разъехались, кто куда.
И вот познакомилась я с парнем любанским. Приехала сюда. Здесь жила со свекровью. Тоже было несладко, заработала сильный невроз сердца. Это хорошо, что сила воли была. Такое тяжелое время я прожила. А тут начинало аж трясти, взяла себя в руки. А в 1956 году стали этот дом строить.
Работала в Любани. На лесозаводе поработала. Там уже и головные боли были, я там не смогла уже. После болезни оправилась и стала работать на кирпичном заводе. Последнее время была на обжиге. И в 50 лет пошла на пенсию. Ну, что еще рассказать про блокаду-то.
Брат пропал. Под нами, а мы жили на втором этаже, жил командир добровольцев, которых отправили, а он был военный, и прислал письмо жене, что Коля был в разведке, и его ранило в голову. И сразу начался бой, а после боя его не нашли нигде. Или подобрали куда-то. И после того не слуху, ни духу. И похоронки не было. Было не до этого. Немец шел, и сколько их погибло, мальчишек 18 лет. Ничего, никакой похоронки, а потом была блокада к сентябрю.
У нас по улице Вязовой стояли два дома, наш деревянный и каменный. Бревна были хорошие такие, а внутри уже все подгнило. И нас кого куда переселили. На ремонт. Это перед Финской войной. Сначала в барак нас всех. Но так как отец работал на стадионе, нам дали комнату в другом доме. А здесь было как общежитие. Кухня на всех была. А там Финская война, какой ремонт. Тут пока что чего, в Финскую сколько погибло, и была она 4 месяца, а все равно, такие были морозы по 40 градусов. Мы даже в школу не ходили.
Отец с 1883 года, а мама 1889 года рождения. Они эту войну были перед пенсией.
Потом я сестру нашла. Она была в Перми, там вышла замуж. А потом она переехала за Чудово, забыла, как деревня называется, она там жила с семьей, уже трое детей было и муж. Она умерла , не помню, записано у меня. А дети кто куда. Одна в Белоруссию уехала, замуж вышла. А другая в Новгороде живет, муж у нее служил в Афгане, дали им там квартиру двухкомнатную. Пока сестра была жива, я к ней ездила, и она приезжала.
