< Все воспоминания

Большакова (Траскина) Зоя Николаевна

Заставка для - Большакова (Траскина) Зоя Николаевна

Война началась , когда она жила в Никольском .

Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.

Я, Траскина Зоя Николаевна, родилась в Никольском 24 января 1932 года. В замужестве – Большакова. Семья у нас была небольшая: папа, мама и еще младшая сестра, на шесть лет меня младше – Юлия. Папа работал на завод. Раньше был пороховой завод Винера, до войны так было. Там была военизированная охрана, папа работал на охране как бы включения аварии. Я помню, если что-то случалось, за ним на лошади приезжали. И я просила: «Довези меня, папа, до прогона». Мне так казалось далеко. Папа довозил до прогона. Он из богатой семьи у нас был.

Отца звали Николай Аркадьевич. Он был родом из Луги, а отец его, мой дед, был меценат. У него был лесопильный завод там, электростанция. Есть книжка, где записано, какую он улицу осветил бесплатно, сколько рабочих у него было. У него было три сына и дочь. Два старших выучились, а папа не мог.

Бабушка уехала на воды, а здесь такая пертурбация. Неизвестно, где она пропала, а дед сбежал. Старшие братья в Санкт-Петербурге учились, остались там. Сестру свою выдали замуж за военного. Она умерла уже после войны, муж был полковник в отставке, у них был один сын. Они жили в Тбилиси, потом в Гаграх им дали землю, они там дом построили большой.

Мама у меня никольская, урожденная Хованская Анна Андреевна. Никого из бабушек, дедушек ни с одной стороны, ни с другой не знаю. Дедушку этого Аркадия, папиного папу, нашли. Он разыскал, когда один сын был в экспедиции по снятию папанинцев с льдины, об этом в газете было опубликовано. Дедушка в Москву прислал письмо. А его сыновья везде писали, что он погиб. Дед всех собрал. И помню, папа ездил. Но в 1939-м году он умер. Он жил в Краматорске. Так что два года тому назад мы ездили в Лугу, но ничего не нашли. Там дом, вроде, есть, но ничего не нашли.

Вот так, а сюда мы после войны приехали, дом наш был разрушен. Когда я вышла замуж, мы стали его восстанавливать. Мама работала на заводе. До войны два класса закончила.

Такого торжества, как сейчас, раньше не было: в школу – и в школу. Но, наверное, это был первый класс или второй уже, елка была в Доме культуры. Вот это я запомнила, красивая елка была. Одна у нас была учительница, но после войны мы ее не нашли, наверное, она погибла. Клавдия, забыла как ее по отчеству, не помню.

От завода был лагерь. А в лагере, я помню, утром зарядка. Как раз у меня тетка в Саблино жила, где пионерлагерь. Где маленький водопад, там был лагерь. Я еще косички не умела заплетать, ко мне тетя приходила каждый день и заплетала косички. Там и в лапту играли, костер был в праздник: собирали ветки и жгли костер, приходили родственники, танцевали, пели.

А в школе ничего интересного, одну елку помню, только не знаю, первый это был класс или второй. Подарки были. Школа была такая маленькая, двухэтажная, вот в этой мы учились, в новой не учились еще. Там в новой старшие классы были, а мы здесь.

До войны мы только играли. Бывало, пожилые сидят на скамейке, мы в лапту играем, в казаки-разбойники. А после войны у нас только танцы. Сначала клуб-то был у нас, как к церкви идти, там пруд и дом стоял по левой стороне, его уже разобрали. Вот там и был директор клуба еврей Абрам Иосифович. Он, оказывается, был и до войны. Он у нас еще и жил после войны. Хороший такой, туда на танцы ходили. Потом на заводе был клуб, там была самодеятельность, он организовывал. Так что я участвовала в самодеятельности.

 Я не знаю, первый класс я закончила или второй, ничего у меня не написано. Сейчас завод военизированный, а до войны там были бараки, и люди жили. И помню, деревянные мосточки и детский сад. Меня папа в детский сад записал и водил. Ну, я сбежала оттуда, потому что там давали рыбий жир, я не могла его пить.

Ну, началась война. Конечно, было страшно, война – всегда страшно. Обстрелы, бомбежки, мы прятались. Были такие Сысоевы, у них высокий дом, в их подвал бегали, прятались. Голод был. Все это страшно. Когда объявили, я гостила у тети. Мама с папой пришли, и говорят: «Объявили войну!» Я говорю: «Ой, а в школу как же?» Они говорят: «Какая школа?» Я думаю: «Как хорошо, в школу не надо ходить!» А потом: хоть бы в школу ходить. Хоть был хлеба поесть, хоть бы война кончилась.

Мне пришлось ведь в Германии еще сколько прожить. Так что я даже не знаю, видели мы жизнь или нет. Потом стали устраиваться, детства и молодости не было у нас. Потому что молодость такая была: только и знали, что работать.

Нас оккупировали в январе. В январе месяце с саночками поехали, куда глаза глядят. Вот я помню, у меня 24 января день рождения, в какой-то деревне мы остановились, там были финны. Они по-русски не говорили, было очень страшно. Мы думали, что нас убьют – и все. Они нам у порога разрешили переночевать.

Страшно ехали. Мертвые были люди – сидели, лежали, у некоторых были выклеванные глаза, и мы все это видели. Мы остановились в деревне Уношковичи, Батецкий район. Бабушка и дедушка там жили, у них в Ленинграде была дочь. И они, видимо, пожалели нас. Был полустанок Русыня у железной дороги, мама устроилась туда работать. Ночью приходили партизаны и взрывали, а днем работали люди – восстанавливали. Потом была казарма железнодорожная. Полная казарма была военнопленных, весной их угоняли куда-то. Мы заняли эту казарму, две комнаты там отремонтировали, подбелили, подкрасили и там стали жить.

Еще помню, двух покойников нашли голых. Похоронили, крест поставили, я всегда им носили цветы. А в 1944-м году уже мы слышали, что стреляли. Как бревна летят – такой вот звук, а это, видимо, было снятие блокады. И мама говорит: «Ну, все, немцы отступят теперь, нас освободят!»

 И вдруг нас всех в товарные вагоны. С собаками за нами пришли. И все – повезли в товарных вагонах. Так было страшно, когда везли. Спали мы на сене, а в туалет ходили в ведро. Подвезли, видимо, к Карпатам – красивое место, горы, снега много. Там была санобработка, всех обработали, накормили, на нарах поспали – и повезли дальше.

Привезли в город Глайвиц. Там лагерь при железной дороге. Так как работали на железной дороге, привезли в железнодорожный лагерь. В нашем бараке было двадцать шесть человек и тринадцать ребятишек, я была самая старшая. Женщины уходили работать, а мы оставались. Я присматривала за младшими.

Когда нас привезли в этот лагерь, он уже был полный. Большая часть – молодые парни из Украины. Все работали на железной дороге. Мы, может, больше из-за них и сохранились, потому что, когда приходили вагоны на железную дорогу, они разбивали как-то вагоны и воровали, потому что голод же был. Приносили нам немного, давали картошку. Я помню, потому что у нас была такая как плитка посередине, там варили. А женщины им что-то зашивали.

Давали деревянную такую обувь, стучали, такие колодки были. А женщины украинки работали в столовой, были очень вредные. Они нас обзывали. Вот я помню, приду с банкой, чтобы баланду получать, а они говорят: «Ну, что пришла, москалиха, оккупантка». Я думаю: какая я же оккупантка, это немцы оккупанты, а мы-то почему? «Мама, они нас зовут оккупанты!» Мама говорила: «Молчи, молчи!» «Мы голодали, а вот вы раньше разжирались!» – вот так рассуждали.

В лагере были поляки мужчины и французы. И здесь, по-моему, в начале 1945 года или конце 1944-го собрали всех и в армию немецкую забрали этих мужчин, почти всех. Только которые пожилые или больные остались, а эти ушли. А потом говорили: «Ну-ну, сейчас русские скоро придут».

 И лагерь –  фюрер прошел и сказал: «Утром все отступаем, уходим!» А после них прошли французы и сказали: «Кто хочет остаться – оставайтесь, мы возьмем под свой контроль!» И мы остались. А вот эти хохлушки все сбежали. Не знаю, как они все ушли, а освободили нас русские.

Рядом еще был лагерь евреев. Тех как-то с собаками охраняли. Куда они делись – не знаю. И был сборно – пересылочный пункт в этом городе 112. У меня еще есть документы, что мама там работали в медсанчасти. Еще шла война, а туда уже свозили тех, кто на заводах работал, из других лагерей. И даже были номера у некоторых. Громадный сборно-пересылочный пункт. Я вот сейчас говорю и вижу вот все. Там нас охраняли. И вот, как думаешь, что нам хотелось, когда была война? Мы хотели хлеба!!!  Я вот в школу ходила к дочке и к внукам: «Вы вот бегаете и бросаетесь хлебом, а мы в детстве хотели хлеба!»

Когда я была в лагере, по воскресеньям разрешали ходить в церковь. Надо было бумажку написать, и можно было выходить. Недалеко была церковь. И я ходила в церковь, меня не выгоняли. Там они все сидели, а я прислонялась и стояла все время, молилась: «Помоги, Господи, чтобы русские нас освободили!»

 Один случай был, наверное, в конце августа. Шла немка и собирала вишню, а я так смотрела. Она меня подозвала и горсть вишни мне высыпала. А я не ем. Она мне говорит: «Эссен, клайн, эссен». А я отвечаю: «Нет! У меня сестра еще там!» Я прижала и принесла, помню, разделила эту вишню. До сих пор запомнила это.

Ну, а здесь, когда русские нас освободили – откормили. Многие приезжали к нам, стали устраивать концерты. Я помню, в хоре выступали мы. И везде нас возили по госпиталям. Участвовали мы и в воинских частях. Два раза нас обстреливали, но ничего. А когда кончила война, день Победы, мы подумали, что опять расстреливают.

Это было 8 числа, на 9 мая. У нас было такое большое помещение на втором этаже: комната, коридор и окна. Может, там воинская часть когда-то стояла. Стали шторы скидывать с окон. Это же как маскировка была. Мы начали протестовать, а солдаты нам кричат: «Кончилась война! Победа!!!» Кричали все. Я помню, собрали нас, тех, кто в хоре участвует, быстро песню сочинили, а вечером концерт – праздник победы.

«Союз наш цветет,

Свободный народ наш идет и поет.

Море плакатов, победных знамен,

Гимны поются в честь главных имен».

Все так кричали: «Ура, ура!!!»

Обратно нас повезли в 1945 году. Это конец августа – начало сентября. Мы там все еще были на это сборно-пересылочном пункте. Везли нас на машинах. Все сидели, а ноги в борта. Много машин шло. Приехали в Раву-Русскую, там неделю на улице останавливались. Потом пришли составы, был митинг, сказали, что эти составы увозят раненых, а теперь вас везут на Родину. Когда мы проезжали Львов, Ужгород, нам сказали: «Не высовывайтесь в окна, бандеровцы стреляют!»

 После войны мы приехали, здесь разруха была. Помню, первый класс и четвертый класс в один были соединены. И помню, была Антонина Григорьевна – учительница. Когда приехала сюда, нас откормили, мою сестру младшую в город взяли, а мы с мамой на заводе, где сейчас пожарная, здесь такой дом был, еще деревянный был дом, – жили там. Был магазин, все только по карточкам. Мы съели на сегодня хлеб, а мама и говорит: «Слушай, сходи на завтра выкупи». И я пошла. А мама как сидела за столом, так и сидела, пока я не принесла на завтра хлеб.

Папина сестра после войны с мужем и сыном была в Германии, он полковник был. И она нам присылала посылки. Но присылать сюда нельзя было, только в город. К родственникам в город кое-что пришлет, мама продаст и что может купит. А так голодали много.

Мама работала у меня на почте, она заболела. И никакого больничного – ничего. А в городе у нас остались родственники, которые пережили блокаду, ее платно к врачу отправили. А мне пришлось за нее ходить на почту. Бросила школу, ходила на почту. А почта была в Саблино почти у вокзала. И я там, в поселке Юношества, разносила эту почту на завод. Приносила что надо, потом приходила одна в холодный полуразрушенный дом.

Потом я пошла работать, учиться было некогда. Работала я на заводе паросмотрителем. Летом нас отсылали работать, мы же не могли ничего сказать. Где только я не работала! И на лесозаготовке, и на лесосплаве. По Тосно ходил раньше лесосплав. Удобрения в колхоз возила и на прополку, и на сенокос.

 Ну, а что, потом я работала на «Пролетарской победе», была на почетном месте, на доске почета. Это после войны, потому что здесь уже на заводе я поработала , потом в Саблино работала, а родственники остались, они меня взяли. И там я работала на «Пролетарской победе». Хорошо там я работала, в декрет оттуда ушла. Три фотографии: одна была в цехе, другая на территории, третья – на Московском проспекте у дома культуры Капранова на 7 ноября.

Ну, тут танцульки. Ничего нет – ни театра, ничего. Потом уже, конечно, мы ходили с мужем в театр. Война страшная. Главное, что страшно – когда стреляли и голод хуже всего. Так хочется поесть.

25 ноября я родила, потом мне принесли большой портрет с надписью. А потом я работала в институте вакцины сывороток, 12 лет там отработала, с 50 лет на пенсию ушла. Перевели нас с Петроградской в Красное Село. Я стала болеть, и муж сказал уходить.

Я вырастила внучат, ни одного в садик не отдала. И так 58 лет с мужем, а теперь одна. Дочка: «Мама, давай к нам!» А я не хочу, вроде, устаю когда они приезжают. А уедут – мне тоскливо. А уезжают когда: «Мама, ну давай поехали!» «Нет, нет!»

Прожито все, страшно, ну теперь не будет такой войны, сразу сметут все. Не будет такой войны уже, ой, не дай Бог.

Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам  узнать и сохранить   истории   жизни. Помочь можно здесь 

Фото

Нас поддерживают

ЛООО СП «Центр женских инициатив»
Ленинградская область, г. Тосно, ул. Боярова, д. 16а
Телефон/факс: +7-813-61-3-23-05
Email: wic06@narod.ru

Добавить свою историю

Хотите стать частью проекта и поделиться семейными историями и воспоминаниями о войне и военных годах?

Прислать историю