< Все воспоминания

Ануфриева (Назарова) Полина Владимировна

Заставка для - Ануфриева (Назарова)  Полина Владимировна

Когда война началась, она жила в Великолукской области, Идрицкого района, в деревне Замошье.

Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.

Я, Ануфриева Полина Владимировна, в девичестве Назарова, 1930 года рождения. Мы жили в Великолукской области, Идрицкий район, деревня Замошье. Дедушка построил для моего папы дом, выделил участок. У нас были коровы, лошади. Тогда у каждого свой участок был, поле, болота, леса – все свое. Дедушку звали Назаров Кирилл, а отчество не помню. У дедушки детей было трое: два сына и дочь. Тетя Валя была старшая, папа второй, а дядя мой, Спиридон его звали, он был последний, младший. Папу звали Варфоломей Кириллович Назаров. Маму звали Ефимия Кузьминична. Отец Кузьма был у мамы. Кузьма Михайлович дед был. Мама Голикова была, мама и дядя Голиковы. Жили мы в деревне. У нас была сестра, я и младшая сестра моя, и брат.  

В доме была печка русская, а в печке русской был ящик сделан и засеки были разделяющие: пшеница в одном, рожь в другом, ячмень в третьем, овес в четвертом. И все это было накрыто, доски лежали на этом ящике, на досках – сеном или соломой набитые матрасы, а мы на этих матрасах, вот на этих досках спали. Занавеска висела, помню, завешены были все до русской печки. На русской печке спали. Родители спали на полатях, где постлано было. Здесь иконы большие стояли, цветы впереди, стол стоял обеденный. Комната была одна, стояли ведра с водой, бочки с водой – поить корову. Когда была маленькая, играли: что-то продавали, делали. Зимой снег продавали, как будто бы мороженое. А летом траву какую-нибудь – листики такие, селедку как будто бы продавали. Куклы сами делали, но не я. Мама шила такие тряпочные: руки болтались, ноги. В ляльки играли. А на улице чертили, скакать чтобы. Начертим квадраты, встаем в кружок, где очерчено, прыгаем. Клали как из-под гуталина банку, и вот надо сюда запрыгнуть, здесь лежит баночка, ее толкнуть, чтобы она в другой квадрат попала. Если пролетела дальше черты, значит, надо выходить, ты водишь. Уже не играешь, идешь обратно, в очередь встаешь. В огонь еще надо не попасть. И потом обратно сюда возвращаемся, если все хорошо сыграл, значит выиграл.

Где-то в 1934-м году у нас все отобрали – лошадей, коров. Колхозы же формировались, Ленин у нас начал колхозы делать. В 1930-х годах как раз он раскулачивал.  Отбирали все, все в колхоз. И пошли работать в колхоз. Я только помню то, что последнюю корову вели, а я на подоконнике в своем доме сидела, смотрела и плакала. Мне жалко было эту буренку. Одну корову оставили. Вот эту корову уже они продали, повели которую. И уехали, папа уехал в Ленинград, устроился на завод кирпичный. Мама работала: молотили, трепали лен – такая была работа в колхозе. Нормально жили. Корова еще одна была. Почему-то не захотели родители жить в деревне. Дедушка с бабушкой остались, папа уехал, а потом и мама. Где-то в 1934-м году уехали. Поехала мама, приехали мы в Саблино к тетке. У мамы там жил брат, а эта тетка –его жена. Мамин брат тоже уехал в Никольское, он там познакомился с тетей Фросей, они поженились. Голикова Ефросинья Сергеевна. Она работала на Никольском кирпичном заводе. Они построили дом в Саблино с моим дядей. В Саблино в 1934-м году мало было домов. На Карла Маркса у моего дяди был первый дом построен. Они на кирпичном работали и первый дом построили.

Потом начали строить, когда уже я приехала. Мы приехали к ним, немного пожили. Дядя тут был и тетя, и их дети тоже – трое детей. Мы играли, бегали, все. А потом мама нашла работу в Пушкине на молокозаводе – сепарировать молоко. Нашла работу и забрала нас. Дали ей комнату в Пушкине: Академический проспект, дом 15, квартира 14. А папа работал в Ленинграде на кирпичном. Мама комнату получила, папа стал ездить в Пушкин. Поедет утром на работу, вечером приезжал в Пушкин. Мама работала, мы приходили к ней с сестрой за ручку, она нас напоит сметанкой. Ходили мы пешком к маме на работу в Пушкине где- то, а может, и в Детском Селе, чего-то не помню, где этот завод. Потому что там же в Детском Селе колхоз был. Пошла я в школу Пушкине в 1937-м году. Учительница была Галина Николаевна. А сестра  1933 года рождения, она не ходила, маленькая была. В классе у нас человек тридцать было. Помню, евреечка была, Бэби называли ее, подруга моя была. А так больше чего-то и не помню, много было народу. На переменах в кружок ходили, пели, что-то там говорили. Школа была деревянная. Тогда в Пушкине все деревянные дома были – и двухэтажные, и бараки. Домов вот таких, как сейчас, я не видела до войны. Отучилась я три класса. С девяти пошли мы в школу. Пятого мая мне исполнилось 11 лет, а 22 июня началась война.

.Полина Владимировна (справа) с подругой Соней
Латвия, город Резекне, 1948 й год

Началась война. У нас такие были радио – круглые тарелочки, передали, что началась война. Начались тревоги. Мама так же продолжала работать, пока война-то. Папу взяли в армию.  Там в городе сразу забрали на войну. И дядю из Саблино забрали, и папу, те даже не приехали и не прощались. Потом начали самолеты подходить ближе. Началась воздушная тревога, она бывала часто. По радио объявляют воздушную тревогу, мы бежим в бомбоубежище. Бомбили. Разбомбят – улетают, и мы выходим из бомбоубежища. Выходим, а потом, помню, что уже магазины разграбили. Уже начали ломать магазины, так как шли немцы, русские отступали. Наши танки шли, солдаты бежали за ними – за танками. Один раз побежали в бомбоубежище. Воздушная тревога была. В чем ушли, в том и были, домой больше не попали. Пришел уже немец. Они к нам пришли в бомбоубежище. У них на ружьях такие штыки были острые надеты, нас штыками выгоняли оттуда на улицу. Выгнали нас, построили строем и погнали в Екатерининский дворец. Пешком гнали. Далеко. Далековато мы жили, но мы ходили пешком. Тогда же не было автобусов. Ходили по Пушкину – и в парк ходили, и в Екатерининский ходили со школой. Гнали впереди, много нас было. Пригнали нас во двор в Екатерининский дворец,  посадили там. И полетели наши самолеты. А наши хотели бомбить, наверное, я так думаю, Екатерининский, чтобы тем не досталось ничего. Там же все из золота, и картины такие все дорогое. Наши увидели, что сидят женщины с детьми, и улетели. И когда затихло все, улетели наши самолеты, нас опять построили в строй и погнали на вокзал в Пушкин.И погнали, даже летели снаряды впереди на дорогу и людей убивали. Мы шагали через людей: люди смотрят нам в глаза, а мы шагаем через них. Еще глаза не закрыли. Вот такая была жизнь. Нас гнали в Екатерининский дворец, а на каждом столбе еврей висел. На столбах уже висит и досочка написана. Да, навешали быстро. Подвалы были под домом, загоняли туда евреев и водой заливали.И гнали когда, а речка в Пушкине мелкая, так солдатик топился наш русский. Не хотел погибнуть, а мелко. Так они стоят и стреляют в него эти немцы. А нас когда гнали, мы уже на это не обращали внимания. Гонят – ну и что, ну и убили бы. И стреляли, и пули свистели около ушей.Пригнали нас на вокзал в Пушкине и начали загружать в товарные вагоны. Раскрыли двери, а мы маленькие, нам не забраться. Так они нас бросали туда: берут и бросают. Матери забрались, а нас, детей, бросали. Набросали в вагоны. Целый эшелон загрузили. Ни документов, ничего не было. В чем одеты были, когда ушли в бомбоубежище пошли – и все.Долго нас везли голодных. Потом вдруг заходит с хлебом солдат немецкий. Хотел, видать, может, хлеба по кусочку дать, а все как налетели на него. Он убежал, бросил хлеб и двери захлопнул, испугался, чтобы его не разорвали. Там столько детей и женщин, сколько они везли, может, неделю мы не ели. Голодные были. Брату было два годика, он 1939 года рождения, там родился, в Пушкине.

Полина Владимировна слева с подругой
гор. Ленинград, соревнования в Парголово, 
1952 й год

Нас у мамы трое: я, сестра 1933 года рождения и брат1939-го. Мы в этих вагонах голых, брату два года, он орет – есть хочет. У мамы какая-то кружечка была, соль была в ней. Не знаю, откуда, а соль раньше была такая крупная, вот она даст эту крупиночку соли ему в рот, он пососет, помолчит, пока сосет. Ребенок, он же не понимает – есть хочет, орет. Мы-то уже понимали – сидели молча голодные. Когда ехали в вагоне, тоже женщина молодая с нами, у нее маленький ребеночек был, помню. Орал ребенок, и мать сошла с ума. Она стала этого ребенка бить и ломать, и все. Сошла с ума. Женщины ее привязали в вагоне, чтобы она не трогала ребенка. Мама тоже соли давала этой девочке, девочка была. Привезли куда-то, сказали, что Германия, а правда Германия это или нет – не знаем. Привезли. У каждого вагона сидел за столом солдат немец и отсеивали молодежь в Германию. А женщин с детьми – в Латвию. Сортировали, значит. Ну, мы все с мамой. Мы маленькие были. Нас в Латвию. А всех, у кого было по 14-15 лет детям и по 20 лет дети, девушки – всех в Германию. Там работать что ли некому было тогда, всех в Германию отправляли. Там рассортировали, и нас, женщин с детьми, обратно в состав – и повезли в Латвию. Помню, ворота металлические такие большие, замки гремели, раскрыли – и нас туда погнали. Пригнали в лагерь Саласпилс. Как он выглядел? Такие комнаты большие, мы сидели, лежали на деревянных нарах. Закроют на день, потом откроют. Не было столов, печек не было. Почему – не знаю. Вверху высоко было маленькое окошечко, и то – решетка была на этом окне. В этом здании был туалет. Матерей гоняли работать: где лошадей убитых надо убрать, кирпич разобрать. Матерей гоняли на работы. А нас не выпускали за лагерь. Только в бараке, никуда не ходили, приносили нам поесть. Вот, например, суп принесут – картошка нечищеная и конина. А конина жирная, жир этот такой противный. Помню, даже вот противно, когда жир во рту, хоть и голодные. А картошка нечищеная – мы достанем и почистим. Мы вот суп поедим и сидим. Приходили к нам кровь брать. Они забирали человека и брали кровь ребят. У мальчишек больше брали. У меня не брали, потому что маленькая, худенькая была совсем. И сестра тоже маленькая и худенькая. Они у таких мальчишек кровь брали, которым от девяти до двенадцать лет было, они уже такие плотные были ребята. Потом они обратно придут. Кто чего говорил. Из вены кровь возьмут, да и все. Не плакали. Не было слез, ждали смерти и все. А есть нечего! До чего кровь заберут, что уже скелет делается. Скелет уже не возвращается больше, сюда в комнату не приходит. Там был ров, мне говорили, в этот ров их бросали. Ров не закапывают, а постепенно заполняют. Бросают и закапывают. Уже мне говорили люди потом, что ров этот даже стонал. Они, видно, живых даже туда бросали в этот ров и закапывали. Потом в земле еще стонали дети. Всего с нами детей 50 было, из них 15 мальчиков погибло. Их так уводили, так матери и орали, и плакали. А нам было все равно, что война. Летели снаряды, нам наплевать было, шагали через людей. Мы были уже какие-то бесчувственные. Детей не гоняли на работу. Мы просто лежали. Мама ходила. Мама ходила, дадут буханку хлеба – принесет нам два куска. Мы ели этот хлеб, а хлеб был с опилками. Из опилок испечен хлеб. Ну, мы рады были и этому хлебу.

Полина Владимировна справа с двоюродной сестрой Анной
пос. Саблино, ул. Карла Маркса
1953 й год

Мы там пробыли, наверное, до 1943 года. В 1943-м году в конце стали распределять по хозяевам. Хозяева приехали зимой насанях, на лошадях. Приезжали и забирали семьи. Каждый хозяин должен семью забрать, это так немцы распределяли. И нас забрал хозяин Цветков Маркел. Резекненский район, деревня Тивены. У хозяина мы жили, мы его звали дедушкой. У него была дочь Евдокия Маркеловна. Это теперь я так называю, тогда девочка была, мы даже дружили с ней. И не ферма была, а просто дом был с огородом. Сажали огурцы, мама корову доила. Десять коров было у хозяина, лошади были. Я-то полы подметала, помню, другой раз ребенка покачать надо было. То корыто насыплют картошки и покажут – секи сечкой. Не понимали мы не по-русски. Ни они, ни мы. В общем, работали. Мама и лен мяла там, и веяли, и молотили. Мы у хозяина до конца войны были. У хозяина этого мы жили, когда немцы стали отступать. Наши пошли, а мы в погреб спустились. Ну, фронт идет. Пошел фронт в Латвию. В погреб заходят наши солдатики. И главное, что такие тоже мокрые все, вспотевшие, сапоги большие – мальчишки молодые, шинели длинные у них. Раньше были длинные шинели. Бегут солдатики – только губы и глаза видно. Они же потные и в пыли все. Танки идут впереди, они бегут за танками. И забежали. Я по-русски с ними стала говорить. Латыши же не понимают, они испугались. Немцев так не боялись, как наших испугались. Сидят, притихли, а я с ними вышла. У нас там вода была – бочка стояла с водой. Я им во фляги воды наливала, ребятам этим молоденьким, нашим ребятам, лейки не было – из кружечки. Там широкие горлышки такие. Налила этим солдатикам воды, они у меня спрашивают: «Вас не обижали тут?» Я говорю: «Нет. Не обижали, нормально у хозяина жили!»

А потом вышли и пошли домой, фронт уже ушел, стало тихо. Мы вышли из окопов этих – и в дом. Жили нормально, опять стали работать. Потом мама заболела: рак желудка. Хозяин возил в больницу, сказали: «Забирайте домой, не жилец уже!» И привезли обратно домой. Дома она лежала – кто будет лечить, война. И вот, мама лежит – ни лекарства, ничего нет. И мне уже было лет 14 -15. Война закончилась, надо бы в Россию ехать, а мама лежит, не встает – рак желудка. Мама умерла, мне было уже 18лет, 19-й год. Это я уже пошла работать. Пошла работать буфетчицей. Я пошла в райком комсомола, уже он образовался, вступила в него, меня направили работать в столовую. Я уже работала не в деревне, ходила пешком на работу в Резекне, город это там недалеко. Тогда все ходили пешком. Ходила пешком на работу и шла с работы: мне дадут бидончики, бульона куриного – маму покормить. Она и сейчас существует эта столовая. Маленько иду и слушаю мама охает, значит жива, слава богу. Вот рады были: пусть лежит, но мама была бы. Латыши нормально жили и уважали нас все. Я работала в столовой и обслуживала латышей, приходили обедать и на рынок приезжали. Мама лежала. А мы что – дети, куда нам ехать, к кому? Мама умерла в 1949-м году, хозяева помогали похоронить. Потом хозяйка и хозяин умерли. А дочка их вышла замуж, они построили дом в Резекне. И меня взяли к себе, чтобы я не ходила в Тивены далеко, а в городе работала и к ним ходила. Когда мама умерла, я сестру одной тетке отправила, брат в ремесленном в Риге учился. Маму похоронила, стала ходить в свет, на танцы лет в 18-19. Правда, год не ходила, после того, как маму похоронила, потом пошла в 19 лет. Зал хороший был, бальные танцы были. Нас парни приглашали, мы танцевали – краковяк там, вальс, такие танцы. Я уже понимать стала и говорить с ними. Но больше по-русски говорили, все латыши в Резекне больше по-русски говорили. Я и сейчас езжу, они больше по-русски говорят, хоть им и запрещали, когда отделились, Хрущев всех отделил, вот они и потом запретили по-русски говорить. У меня латышка была подруга, так она писала, чтобы говорила только по-латышски.

Брат Полина Владимировны Владимир слева с
другом
Ремесленное училище
гор. Рига, 1952 й год

А сама поехала в Саблино к тетке на Карла Маркса, где до войны еще жила. Мне тетя прислала письмо, мол, приезжай ты одна осталась, возвращайся к нам в Россию. Там и сестры были двоюродные, и тетка говорит: приезжай, чего одна будешь. А вот когда я в 1951-м году приехала, уже домов настроили. Уже улица Карла Маркса большая стала, уже домов было много, хорошо было. Приехала, меня не прописывают, потому что я из Латвии вернулась. Тетя пошла, не знаю, можно говорить или нет, дала на лапу, и прописали меня. Тоже ходила на танцы в Саблино на Советский проспект. Был клуб деревянный, сгорел он. Советский проспект, дом не помню какой. А нам и не надо было, мы знали, где. Ходили на танцы, танцевали с ребятами, знакомились, ребята провожали нас домой. Нормально стали жить. Из Саблино в войну все тоже были выгнаны, не было никого. Они не жили во время войны тут: кто в Латвии, кто в Литве, кто в Эстонии. Всех выгнали. Тетя моя тоже была угнана. В Литве были они, после войны приехали в свой дом, и дом остался целый.

А в 1954-м году вышла замуж. Познакомились на танцах с парнем. Мы с мужем взяли кусок земли, давали по 15 соток, и построили дом. Строили: нанимали, рубили, работали. Муж работал на Ижорском заводе, я в городе. В 1955-м году родилась дочь.

 

Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам  узнать и сохранить   истории   жизни. Помочь можно здесь .

Фото

Нас поддерживают

ЛООО СП «Центр женских инициатив»
Ленинградская область, г. Тосно, ул. Боярова, д. 16а
Телефон/факс: +7-813-61-3-23-05
Email: wic06@narod.ru

Добавить свою историю

Хотите стать частью проекта и поделиться семейными историями и воспоминаниями о войне и военных годах?

Прислать историю